Лев Аннинский

историк, литературовед, писатель

Меч мудрости или русские плюс...

Русский перевод официального английского названия этой церкви в сокращении труднопроизносим: ЦИХСПД, в полном же виде трудноусвояем: Церковь Иисуса Христа Святых последних дней. Толи святые — последние, то ли дни — святые, то ли последние перед концом, то ли недавние, текущие, нынешние. Так что я лучше буду употреблять имя, приставшее к этой церкви по стечению художественных обстоятельств: мифического героя, восприявшего, по легенде, Божий зов, звали Мормон.
Под этим именем в России впервые и услышали о диковинной. толи секте, то ли касте — и так вошла она в русское сознание то ли с тяжкой руки британца сэра Артура Конан Дойла, то ли с легкой руки американца Марка Твена, и надо признать, откликнулась в нашей ономастике. хотя бы фамилией знаменитого кинорежиссера, укрывший отчее имя Мормоненко — за безлико-приличным: «Александров».
Мормоны — неотъемлемая частица нашего духовного космоса, — что и манифестировано в названии книги известного религиоведа Сергея Антоненко, жанр которой: «Опыт историко-культурного исследования», тема — «Мормоны в России», а сюжет — «Путь длиной в столетие».
В книге соединены жанры, казалось бы, не очень совместимые. Во-первых, рассказанная просто и увлекательно история, случившаяся в начале пути, — когда юнец из американского захолустья, не доучившийся в школе по причине необходимости вкалывать на родительской ферме, начал рассказывать ближним о своих видениях библейского толка и даже уверял, что знает о закопанных в землю «золотых пластинах» с новыми скрижалями. И доморощенному визионеру поверили!
В России в то время понемногу просыпались декабристы, через пару поколений они должны были разбудить Герцена, самому Герцену в эту пору сравнялось лет десять с небольшим.
Как в Америке осуществилась такая чудасия? Что «дремало» в жителях Иллинойса, когда фермеры и плотники поверили Джозефу Смиту и его вещим снам? Что накопилось в этих простецких головах, в крепких затылках, в железных ладонях — и ждало случая? Ведь не один этот Смит голосил о своих предчувствиях, еще один Смит — Этан опубликовал в 1827 году роман о «Коленах Израилевых в Америке» — видно, рассчитывал перековать души на библейский лад. Smith — кузнец по-английски.

Сергей Антоненко сопровождает эти увлекательные истории научным комментарием, он исследует источники — как зарубежные, где сплетни и домыслы перемешаны с фактами, переданными через третьи руки, так и российские, где авторы ловят эти сплетни и эти домыслы уже через четвертые-пятые руки. Докопавшись до первоисточников, Антоненко анализирует их с должным тщанием и — что важно — с доброжелательностью человека, понимающего сложность реальной ситуации.
Доводя свой анализ до самоновейших изысканий, проведенных нашими академическими мормоноведами, Сергей Антоненко со своим очерком и сам встает в этот уважаемый ряд.
Наконец, к очерку приложен свод текстов, на которые опирается исследователь, так что и читатель волен судить, насколько прав Антоненко, например, в интерпретации мормониады знаменитого в свою пору кочующего профреволюционера Артура Бенни, и насколько прав был наш Лесков, продвигая опусы этого честного иностранца под наши издательские осины.
Книга Антоненко — это и повесть об истории мормонов, и научный анализ феномена, и хрестоматия. Практически — это энциклопедия: своеобразный русский мормониум.
Если же от феноменологии углубляться в онтологию (а сверхзадача у Антоненко именно такова: понять бытийную философию мормонов, а не только своеобразие ее явленных форм), то мы получаем реплику в драме современного русского самопознания. Что и делает книгу Антоненко интересной не только для историков и религиоведов, но для всех, кто задается сегодня очередным проклятым вопросом: что с нами происходит?
Но при чем тут мормоны? Сколько их, а сколько нас!
Их, судя по подсчетам Антоненко, в России порядка 15 тысяч. Что за мизер для такой махинищи, как Россия, даже и урезанной вдвое после отмены Советского Союза! О чем тут говорить!
Однако за вышеуказанными 15 тысячами стоят другие 15: именно столько миллионов насчитывает мормонское движение (назову его так) во всем мире, если ежегодный прирост в 3 миллиона, зафиксированный на рубеже тысячелетий, сохраняется, а это, кажется, так.
В связи с этим три «русских вопроса».
Первый. Какая чудодейственная сила за ничтожное в масштабах мировой истории время (175–180 лет) метнула в новое движение такое число людей?
Второй. Почему Россия не угодила в этот поток?
Третий. Почему теперь начинают в России к этому мормонскому мороку приглядываться и принюхиваться?
Скажете: в революционную эпоху нам было не до видений Джозефа Смита, да и потом у нас был свой железный Джо. Так что мистеру Лайману, который в начале века приехал в Москву, пошел в Александровский сад, помолился там своему Богу и объявил Россию полем мормонской активности, — пришлось вскоре унести ноги. И лишь век спустя его преемник мистер Р. Нельсон повторил в том же саду аналогичную молитву. После чего процесс пошел.
Процесс интересен тем, что именно видит русская душа в мормонском чуде и как на него реагирует.
Видит она следующее.
Видение 1861 года: в эпоху лжи и разброда мошенник становится пророком, потому что проникается верой и при этом сохраняет черты современников.
Вроде бы это написал Артур Иванович Бенни, но прочел, одобрил и отредактировал Николай Семенович Лесков, а обнародовал в своем журнале Михаил Михайлович Достоевский, имевший в сотрудниках своего великого брата. Так что к вышеприведенному суждению вполне мог приложить руку и сам Федор Михайлович. во всяком случае, он, как резонно предполагает Сергей Антоненко, мыслил тему в этом же ключе.
Рискну предположить развитие темы в наши дни. Живем мы во время лжи и разброда, среди родных отпетых прохвостов и отпевающих нас неродных фарисеев. Вдруг на наших глазах какой-нибудь мошенник проникается верой в Россию, становится народным печальником и сохраняет при этом черты тех современников, от имени коих устремляется ими управлять.
«Пророк влезает на облучок.» — шутили наши пращуры, пересказывая историю Джозефа Смита.
Перескажу ее так: пророк вылезает из «Мерса». да хоть бы из заляпанной грязью родных дорог занюханной «семерки» — и, проникшись народными чаяниями, становится. олигархом. основателем новой партии. президентом компании. вождем движения. Подставьте любое, и да освятит нас всеблагой Мормон на этом пути.
Теперь вглядимся в лоно, из коего явилось движение мормонов.
Детище протестантизма? Это первое, что приходит в голову. Ибо родилось движение в среде, немыслимой вне духа американских колонистов, откупивших у индейцев остров Манахатта и переименовавших его в Манхэттен. В облике первых мормонов — черты первых колонистов: культ простого труда, бережливость, трезвость. Упор на верующего индивида. Отсутствие посредников между человеком и святыней. Чистый экстаз.
И при всем том мормоны с самого начала яростно отвергают свою связь с протестантизмом!
Чего-то им не хватило в жестком, рациональном инославии христианства.
Чего же? Может быть, тайны, мистической запредельности, загадочности чуда, эмоционального самозабвения?
А у нас? Что за лоно рождает сегодня напор ясновидцев, сомнамбулических и одержимых спасителей душ, растаскивающих на секты «низовые слои» современной России? Не компенсация ли это того рационального плановерия, того «научного коммунизма», который оседлал вольную русскую душу на весь XX век? Как не впасть в эмоциональное неистовство на волне такого освобождения! «Книга Мормона» нам в руки!
И в ней же — готовое противоядие: при полной мистической завороженности души — абсолютное гражданское законопослушание! Для русских это почти квадратура круга. Мы-то к чему привыкли? Или церковь напрочь сливается с государством, совместно с ним пася стада рабов божьих, овец непротивления. или овцы оборачиваются козлищами, а то и волками, рабы бунтуют, и тогда Бога просто низвергают, топчут с хохотом. чтобы потом вновь ползти со свечками, упиваясь блаженной нищетой тела и духа.
Мормоны и нищета — несовместимы. Восторг труда, унаследованный от протестантов, не имеет ничего общего ни со смирением перед трудом как наказанием, тяглом, ношей, каковую люди волокут через свою тысячелетнюю историю, ни с тем геройством, которое подвигает тех же людей на сверхподвиги первых пятилеток и последних рубежей, на веру, что выпрыгивает народ из проклятой истории в поле чести и славы, где история (предыстория!) наконец-то кончается и наступает рай земной.
Такой рай мормонам знаком практически. Выдавленные прочими американцами с плодоносных полей Иллинойса в солончаки Большого Озера и скалистое бесплодье Юты, — мормоны преобразили этот безжизненный край в жизненный рай для работящих людей. Культ физического труда (лесорубы, плотники, кузнецы, строители, землепашцы) и при этом — культ знаний (лучшие школы — тотчас, для детей первопроходцев, лучшие университеты Америки — уже при внуках!) — а мы только мечтали превратить пустыню в сад, а по ходу индустриализации и атомного перевооружения и сад превратили в свалку, периодически выкидывая на эту свалку всякую гниль вроде интеллигенции.
Даже и курьезами своими мормоны нас словно бы дразнят. Многоженством пресловутым. Инициацией мертвых. Вроде смеси игрища с кладбищем. Гаремный экстаз и совокупление теней. Когда Смита сменил Янг (Смита власти посадили в тюрьму, в камеру ворвались его преследователи и убили. превратили мечтателя в мученика), так вот, об этом Янге в России не столько знали как о гениальном администраторе, сколько считали, сколько у него десятков жен и сотен детей-внуков.
Сергей Антоненко уточняет: многоженство у мормонов было допущено ненадолго и никогда не навязывалось, а допущено было — потому, что вовсе не религиозную ересь и не новую религию мечтали создать мормоны, а мечтали они положить начало новому народу.
Мы, русские, в коммунистическом воодушевлении — разве не тщились создать именно новый народ? Все это кончилось в брежневскую эпоху торжественным провозглашением «новой исторической общности», которая через считаные годы развалилась под демократический хохот волонтеров сексуальной революции, при начале же оборачивалась простонародным глумом на ту же полигамную тему: «Жизнь привольная настала, нынче сделали колхоз: сорок метров одеяло — выбирай котору хошь!»
Мормоны, для которых Семья — изначальный, краеугольный камень жизнеустроения, такое и не выговорили бы.
Инициация усопших — тропа от того же камня. Обручение вдовы с умершим мужем. Для нас это чудачество, вровень с Федоровскими мечтаниями о воскрешении прежних поколений. Для мормонов — утверждение Семейного Предания в пределах и за пределами наличного бытия. У нас к Федоровской идее подступались с инженерными проектами (совершенно фантастическими), у мормонов идею реализовали в сфере «чистой памяти». Генеалогические разыскания — открытие мормонов (нынешние потомки порвавших с проклятым прошлым коммунаров покаянно пишут «семейные хроники» и копаются в гербовых книгах царской эпохи, не подозревая, что идут по мормонской тропе).
В итоге портрет «типичного мормона», предстающий очам «типичного русского», являет собой, с одной стороны, полную несовместимость, а с другой — загадочную притягательность, как бывает притягательно зеркальное отражение, где все наоборот.
Для мормона высшая цель — облагородить сей мир, обустроить его на радость, освятить.
Для нашего соотечественника сей мир проклинаем, лежит во зле и пороке; не в силах его обустроить, дух отлетает в потустороннее, невоплотимое, несбыточное.
Для мормона саморазвитие индивида — естественное состояние духа, не противоречащее ни законопослушанию, ни корпоративности, ни патриотизму.
Для нашего соотчича личность есть ценность, либо открыто противостоящая общности, либо от общности укрываемая. Либо индивидуальность, либо соборность — середины нет. Мормонская середина для нас — некий оксюморон, в русском переводе это — «Самодержавие личности». Но у нас самодержавие — внешняя сила, пронзающая индивида (нанизывающая на стержень общего дела), личность же — либо оплот сопротивления, либо феномен героического самоистребления во имя того же дела.
Не поучиться ли нам у мормонов?
«Они не пьют, не курят, много времени посвящают спорту. ходят регулярно в церковь, понедельник обязательно проводят в кругу семьи. Они всегда гладко выбриты, аккуратно подстрижены, строго одеты. Что во всем этом плохого, понять трудно. Может, наша мысль и покажется кому-то кощунственной, но, честно говоря, мы не знаем, что лучше — исповедовать православные убеждения и при этом пить, воровать, драться или же верить в экзотические для россиян положения мормонов и при этом сохранять «образцовопоказательный образ жизни», — цитирует Антоненко одного из современных наших мормоноведов Г. Еремеева, не без смущения присоединяясь к нему, ия не без такого же смущения присоединяюсь к Антоненко.
Смущение понятно: можно ли стать лучше, перестав быть самими собой?
Можно ли перенять мормонские добродетели, не уйдя вслед за ними с привычной почвы в какое-то фантастическое поле чудес?
Сами источники мормонской веры — если подвергать их строгому анализу — не что иное, как результат непредсказуемой вышивки по общеизвестной канве. Никто не может опровергнуть описанное в «Книге Мормона» продолжение событий Ветхого Завета на американском континенте за шесть веков до Христа, как никто не может опровергнуть события и самого Завета: здесь фантазия давно уже равна реальности. Никто не видел нефийцев и ламанийцев, но и филистимлян никто не видел. Никто не видел оригинала священной книги мормонов, никто не объяснил, откуда и как появился на свет этот текст. То ли это фантазия полузабытого романиста Спилсмана, ставшая объектом фантастических переделок, то ли фантазии людей, самые имена которых канули в святое забвение. Ясно одно: перед нами домысливание и переосмысление канона, его пресуществление в душах читателей и почитателей, его возделывание заново.
У ученых это называется: «альтернативная история». У литераторов: «римейк».
Борхес опирается на Сервантеса, как Сервантес — на средневековые рыцарские романы, а на Борхеса — новейшие сочинители. Как опираются они на Толкиена, на Толстого. не говоря уже о древних мифах, в число каковых входят и оба Завета.
Все это — не что иное, как дотягивание наличного бытия до идеальной выразительности, то есть до сакральности, будь она религиозной или антирелигиозной, но непременно — духовно-практической. Это вышивка по вечной канве, а вышивать можно и суровой нитью, и золотом.
Никто не держал в руках золотые пластины, откопанные Джозефом Смитом в подземельях его фантазии, и никто не читал, что именно на них написано, но все почувствовали: что-то такое должно быть.
Почувствовали и в далекой от Америки России, где двести лет Новой истории философы и политики решали аналогичную бытийную проблему, наводя мосты между чаемым блаженством духа и неподдающейся реальностью.
Много вздорного написали в России о мормонах с чужих слов доверчивые журналисты, но настоящие философы, написавшие (или сказавшие) о них совсем немного, — сразу почуяли за фантастической феноменологией онтологическую бездну.
Если для Владимира Соловьева, стремившегося заполнить бездну между Богом и Миром, мормоны были именно практиками такого заполнения, только грубыми и варварски-простодушными, то Петр Лавров, куда более «грубый» мыслитель, чем Соловьев, чуть ли не позавидовал тому варварскому веселью, с каким мормоны заполнили брешь, провал, пропасть между худосочным просветительством и полнокровной народной жизнью.
Толстой же — одну только фразу обронил. Присматривался к мормонам как к возможным провозвестникам американской религии (если протестантизм возник в Северной Европе, то чем Северная Америка хуже?) — и ждал Толстой, не научат ли эти провозвестники людей не только вере небесной, но и тому, как жить на земле.
То есть: не заполнят ли ту самую пропасть?
Положим, феноменологию мормонизма мы еще как-то можем воспринять или даже принять: почитание предков, семейную устойчивость и даже безоговорочное трезвое законопослушание, что для русской вольно-бунтарской души — самая трудная проблема. Но разрешимая.
Неразрешима для нас — согревающая мормонов вера в то, что Святое Откровение (помещенное у нас либо в эпоху праотцев, либо «по ту сторону» разумения) может действовать сегодня, здесь и сейчас, инев особо отведенных на то местах (тропа у нас либо ведет, либо не ведет к храму), а в повседневном существовании.
Этого нам уже не вынести: опять сгорим?
Поразительное по проницательности рассуждение Сергея Антоненко — кульминация и финал его книги:
«Проблема, на наш взгляд, заключается в следующем: традиционные конфессии молчаливо принимаются религиозно индифферентным сознанием как рутинные общественные институты, несколько обременительные, но все же полезные элементы стабилизации социума. Именно так воспринимала позднеримская интеллигенция ветхое язычество, веру в «:старых богов». Но «тоталитарная секта» христиан, требовавшая от своих адептов живой веры, покаяния и изменения жизни, — рассматривалась как подрывной культ. Потенциальный атеист скорее видит опасность в незнакомой ему доктрине, которая может нарушить психологический комфорт его существования, нежели в устоявшейся традиции, которую можно «соблюдая, игнорировать».
Нам легче соблюдать православный канон и теплить свечки в пальцах, еще не отмытых от партбилетов, думать же при этом — о своем, неповторимом, сокровенно-личном, — чем отдаться неведомой и причудливой мормонской доктрине — там ведь дело не обойдется теплом свечки, там душу надо будет метнуть в огонь живой веры!
Двадцатый век искусил русскую душу такими пожарами. И раздували пламя, и сами горели, и пеплом головы посыпали.
Нет, не воздвигнется мормониум на нашем пожарище.
Но всмотреться в далекий очаг — полезно.
В это благое дело и надеется внести «малую лепту своим скромным очерком» Сергей Антоненко. Оценим его скромность. Но оценим и дело.
Малыми делами незаметно выстраиваются миры.
Большими делами громко именуются кампании по их уничтожению.