Лев Аннинский

историк, литературовед, писатель

Ядро ореха. Распад ядра.

Один дикарь в первобыт­ные времена был одер­жим идеей открыть ис­тину. Его выжили из пещеры, он бедствовал, отвергнутый всеми. Наконец взмолился бо­гу:

— Есть ли истина?

— Есть, — ответил бог.

— Почему же я никак не найду ее?

Бог полез в карман, стал гам рыться, вытряхнул использованные трамвайные билеты... простите меня, дорогой чита­тель, что передаю эти подроб­ности, если они кажутся вам бестактными. — я, как и вы, не люблю панибратства с бо­гом. Тут мне у Маканина не нравятся как раз подробности. А вот суть притчи любопытна. Суть в том, что лю­дям того времени (когда ди­карь извел свою жизнь на бес­смысленное философствова­ние) пора было сеять злако­вые. Пора было научиться де­лать хлеб; кто-то должен был об этом догадаться и спасти племя от голода

«Кто-то, но не наш дикарь».

Нашему предстояло уме­реть в безвестности.

Задела меня эта притча, сверкнувшая в неровной ткани маканинского романа «Портрет и вокруг». Что-то в ней задело — и вообще, и в частности. А именно: она вдруг помогла мне, эта притча, понять, почему именно мне не нравится роман.

«Не нравится» — слова ре­зиновые. Одно дело, когда не нравится графоманская писанина, другое дело — когда не нравится ловкое чтиво беллериста, и третье дело — когда не нравится то, что создал интересный писатель. Здесь третье. Владимир Маканин — прозаик интересный, Я за ним еще с «Прямой линии» слежу. У него хороший глаз, острый, не без яда, ум и пре­красное владение интонацией. Если давать «количественный» отчет, роман мне в целом не нравится, но очень многое в нем нравится... по частностям.

Можно сказать так: в романе «Портрет и вокруг» интересно все, что вокруг. Будничная ткань повседневности. Уборка квартиры, больной ребенок, со­седка по подъезду, измордо­ванная бытом жена, поездка на дачу, где достать два червон­ца, московская толпа в часы пик... То самое «внесюжетное», что так трудно бывает рассказать интересно, не уто­пая в скуке. Вл Маканин — прирожденный реалист, он об­ладает даром оживлять имен­но этот будничный ход вещей — ту самую периферию действия, какаявокруг стержня.

Стержень сюжетный, как принято думать, завлекает чи­тателя «сам собой».

Так вот: стержня нет. Пус­тота. Едва от периферии дей­ствия я приближаюсь к цент­ру, меня и начинает давить скука. Портрет, вокруг которого Вл. Маканин обращает дей­ствие и размышление, произ­водит на меня впечатление не­сомненной искусственности и мнимости.

Короче: мне предлагают ре­бус. Старый заслуженный ки­нодраматург Л. Л. Старохатов, сменивший грех жен и две ко­оперативные квартиры, приоб­ретший машину и дачу, обо­бравший двух своих учеников (но бескорыстно помогший двум другим!), — хапуга он или не хапуга? На протяжении чуть ли не трехсот страниц я должен вместе с автором под­стерегать этого убеленного се­динами деятеля у Дома кино и глубокомысленно взвешивать все «за» и «против», да еще болеть за то, выйдет ли у авто­ра «портрет».

Но что-то не тянет.

Начну с того, что мне вооб­ще кажется суетной та возня литературы вокруг литературы, кино вокруг кино, которая время от времени возникает — и у нас, и на Западе, Когда-то иконописец не ставил на доске своего имени — подлин­ное творчество было неотде­лимо от настоящей скром­ности. Оно по самому существу предполагало сокровение и такт. В кино иначе. Было да­же время, когда создатели но­вой ленты могли вывесить пла­кат, рекламирующий их детище как великое или вечное. Те­перь все тоньше. Теперь делаются фильмы про то, как де­лаются фильмы. Про то, как это трудно. Про то, как энту­зиасты экрана горят на рабо­те. И как, несмотря на все трудности, они счастливы. Не могу передать, какая нелов­кость охватывает меня, когда я смотрю все это. Разоблачить бы весь этот иллюзион! Да ведь глупо: начнешь «разобла­чать» — еще больше рекламу сделаешь.

Но, кажется, литература на­ша не удержалась от соблаз­на. Пустилась разоблачать.

Первым попробовал, на­сколько я знаю, Грант Матевосян, увязивший свою повесть «Похмелье» в кулуарах Дома кино и сопутствующих домов. И в спорах о том, хорош или не хорош Антониони. Теперь вот Маканин... простите, герой-повествователь из романа «Портрет и вокруг». Ходит этот герой в Дом кино, оти­рается там в буфете между громогласно-развесистыми молодыми гениями и прищу­ренными, подобранными, не­стареющими администраторша­ми, таскает в портфеле спря­танный магнитофон, выспраши­вает, подлавливает, провоцирует... Жена ему говорит: не лезь ты в это дело! Некраси­вое оно! Куда там — разве мож­но перестать ходить в это ра­зоблачаемое капище, где да­же последняя билетерша преисполнена яростного пре­восходства над толпой, потому что толпа хочет «проникнуть», а она, билетерша, оберегает от нее Искусство... И толчет­ся автор-рассказчик в этих буфетах, в этих кулуарах, в этих артистических уборных, и подсчитывает, сколько денег за какой фильм мэтр «пере­хватил», а сколько предо­ставил «перехватить» другим. При этом я, читатель, считая вместе с автором чужие день­ги, должен решать все тот же глубокомысленный вопрос: так все-таки что такое П. Л. Старохатов? Жулик? Да, но он делал после войны прекрас­ные фильмы, которые и теперь можно смотреть, «не слишком краснея». А может, это честный человек оступился? Да, но на­вязал соавторство своему ученику, забрав полгонорара... Да, но был смелым фронтовым оператором.. Да, но издевает­ся над беззащитной админи­страторшей. Да, но талантлив... Да, так жулик или не жулик? А может, так: сначала был не жулик, а потом стал жулик? Так сказать, развитие харак­тера? Или наоборот, стал жу­ликом, а потом перестал...

Уф!

В конце концов Вл. Маканин делает следующий эквилибр: его герой все-таки жулик (хапуга, приобретатель, потребитель, обыватель), а потом описывает... как он сам, рассказчик, вместе с женой (которая говорила: «Не лезь в это дело!») покупает модный и дефицит­ный мебельный гарнитур. Дескать, все мы люди, все человеки. Так что, уважаемый чи­татель, продолжайте и после чтения колебаться в мнениях и теряться в догадках.

Нет, увольте. Не тот пред­мет. Неинтересно. И знаете, по­чему неинтересно? Потому что у Вл. Маканина нет на счет своего героя ясной общей идеи. Ни черной, ни белой. Ни разоблачить до конца не ре­шается, ни защитить. Разоблачить? А мы сами, что ж, гарни­туров не покупаем? Да и вооб­ще банальнейший ход, и Вл. Маканин это чувствует. Защитить? Да как защитишь-то, когда иллюзион все это: шу­мел человек, гремел, великие фильмы выпускал, званиями увешан, сединами потрясает на юбилее, а посмотришь все, что от этого грома и мелькания осталось, и... не слишком по­краснеешь... И топько-то? И вокруг этого все?

Я не отрицаю, и иллюзион может стать предметом иссле­дования большой литературы. Нет запретных тем. Но нужна общая мысль, возвышающаяся над описанной суетой. Общая идея нужна. Ее нет.

Отсутствие сквозной и яс­ной общей идеи относительно изображаемой действитель­ности — вот слабость Вл. Маканина. Есть глаз, есть талант, есть, наконец, жажда общей идеи. А самой ее нет. Разлет!

Как же это господь бог объяснил бедному дикарю, который ухлопал всю свою жизнь на бесплодные поиски? То ли надо злаковые сеять, то ли что-то другое... Может, ты откроешь, а может, кто-то другой...

— А я как же? — взвыл дикарь.

— А вот так, — сказал гос­подь бог и ушел по своим де­лам. Торопился он, — с улыб­кой поясняет Вл. Маканин.

«Вот так», — скажем и мы с другом-читателем. И разбежимся каждый по своим делам.

1978